Рисунок:
Дин Хаспиэль рассказывает историю Сони и Кубы суровыми, грубыми, рубленными линиями, страстью, скрытой за сдержанным минимализмом, эффектными деталями и точечным упрощением рисунка для максимального попадания в цель. Используя оттенки двух цветов – серый и красный, Хосе Вильяррубия, превращает мир революционной Кубы в одновременно живое и ирреальное пространство символичных контрастов, обыгрываемых даже в полутонах.
Мнение:
Как-то в разговоре с папой я пожаловалась на манипулятивность определённого художественного приёма, который я периодически видела в кино. Родитель, киношник, ответил мне, что искусство в принципе, по определению манипулятивно, что оно всегда по автора, который хочет добиться от публики той или иной эмоциональной и интеллектуальной реакции. И что разница заключается прежде всего в том, насколько эффективно тобой манипулируют, какие приёмы и насколько умело использует автор. При должном умении даже самая топорная «в вакууме» уловка может сработать и задеть нужную струну, и никакой скепсис, никакое I see what you did there не поможет: ты будешь сидеть в тёмном зале и дрожать или ловить слёзы, не давая им испортить бумагу, или…
Вопрос в том, что произойдёт, когда поднятые бурей эмоции впечатления улягутся.
Приёмы, используемые в «Кубе…» просты и очевидны: это именно та история, которую вы себе представляете, услышав слова про «разочарование в идеалах революции». Это именно те образы, которые возникают при мысли об ужасах поднимающего голову Режима. Даже молоток автобиографичности истории по-своему стандартен. Делает ли это комикс менее эффективным?
Хороший вопрос.
Но прежде чем отвечать на него, необходимо сперва разобраться с вопросом другим, вопросом о том, почему тут вообще можно позволить себе говорить об «используемых приёмах» не оскорбительна ли такая формулировка самой своей идеей. В конце концов, мы имеем дело с реальной историей, реальными чувствами, реальными страданиями реального человека. Насколько позволительно в такой ситуации отделать текст от чувств автора, препарировать опыт как обычный текст? Да, я помню, как я уже отмахнулась от этого вопроса, когда речь шла о Честере Брауне, но, думаю, никто не будет спорить с тем, что разница между рассматриваемыми ситуациями огромна.
Решение проблемы тут, думаю, у каждого будет своё, и зависеть оно будет от индивидуальных этических установок. Я, решая говорить об этом комиксе прежде всего как о художественном произведении с идеологическим зарядом, руководствовалась в основном оставленным им лично у меня впечатлением о том, что в этой истории политического больше чем личного: для автора показать происходящее в стране с самого начала, с самого первого дня, важнее, чем достоверно раскрыть трансформацию собственных убеждений.
События, происходящие с юной героиней, рассказываются и показываются нам двумя рассказчиками одновременно: переживающей их героиней и автором, который ей уже много лет как не является. Для автобиографий написанных в настоящем времени такое «расслоение» рассказчика вполне обычно: для того, чтобы накопленный опыт, сделанные выводы и оценка из будущего не просочились в реальность описываемого переживаемым впервые прошлого, нужен крайне редко встречающийся уровень мастерства. Ещё больший уровень мастерства нужен, чтобы воспроизвести этот эффект в рассказе от лица персонажа вымышленного, а потому появляется он там крайне редко, отчего само его присутствие как будто добавляет изложению аутентичности. Здесь, однако, за счёт, возможно, радикальности произошедших с героиней-автором изменений, первые две части комикса вызывают болезненное недоумение категорическим расхождением показываемых событий с их оценкой Соней. Слепота героини доходит до степени, которую невозможно объяснить ни идеализмом, ни очевидно несуществующей глупостью. В результате Соня кажется картонкой, и объявить её негодно сделанным вымышленным персонажем мешает исключительно знание об автобиографичности произведения. Куба же выходит на первый план.
Автор, сознательно или нет, выстраивает рассказ на фальшивом контрасте: «дореволюционную» жизнь очевидно небедной семьи героини нам показывают с её празднично-сверкающей стороны, жизнь страны «до» нам не показывают вовсе, имплицитно рисуя, подобно многим описателям революции русской, идеализированную умолчанием картинку пусть шаткой, но стабильности и «всё же было в порядке!». И в этот достраиваемый из одной демонстрируемой точки буржуазного благополучия мир с неизбежностью тропического циклона врывается Революция с её реющими флагами, и победными маршами людей в военной форме, и пламенными речами с трибуны. А посреди всего, в фокусе нашего внимания – героиня, семнадцатилетняя, с горящими одержимостью глазами и готовностью повторять самые смелые из лозунгов. Право слово, топор был бы более ювелирным инструментом.
Романтический флёр революции и освобождения мгновенно сменяется военно-тоталитарным кошмаром: из праздника торжества Фиделя нас перемещают на несколько месяцев вперёд, к военным трибуналам, недостаче бензина с медикаментами и слежке. Ещё через несколько страниц «выдоха» - мирной жизни Сони и её семьи, обучения живописи, встречи с будущим мужем – начинается операция в Заливе Свиней, где идеалистические убеждения героини встряхиваются реальностью настоящей войны. А потом автор и история бьют уже морально приготовившегося к постепенному разочарованию героини в идеологии читателя под дых: Соню арестовывают по подозрению в шпионаже.
Кошмар следующих страниц заставляет затаить дыхание, кружит голову болезненной нереальностью происходящего. Вы видели эти сцены, все мы, хоть раз смотревшие фильмы или читавшие книги о тоталитаризме видели, представляли себе это. Жестокость. Боль. Унижение. Бессмысленность: почему я, почему со мной, я ничего не сделал, я хочу с кем-нибудь поговорить, выслушайте меня, это какая-то ошибка, я же человек, за что вы так, это ошибка, это ошибка…
И потом – снова выдох и мирная жизнь. История возвращается в прежнюю колею. Тут контраст уже агрессивен до нереальности, читателей как будто затаскивает в тот же транс, в котором находится героиня. Да, мороженое, не берут на работу, да и оперировать больше не получится – руки дрожат, значит, будем рисовать, нет, какая эмиграция, вы чего, мы за свою страну… почему что-либо из этого имеет значение?! Почему невозможность изучать сюрреализм и экспрессионизм, «декадентское искусство» - больший удар, чем пережитые пытки? История выруливает в новое пространство квази-антиутопической действительности, где всё кукольно и фальшиво, потому что невозможно уже ответить на вопрос «что не так?». Всё. Всё не так.
В этом состоянии фрустрации, желания кричать «да как же вы не понимаете, идиоты?!» читателя держат практически до конца, добавляя удар за ударом: коррупция, пустота, лицемерие и идейное банкротство революционных лидеров, очевидно организованный властями разгром «оппозиционной» выставки «возмущённым пролетариатом», полиция, тормозящая на улице за не ту причёску, лагеря «исправления извращенцев», куда забирают одного из близких друзей Сони…
Ближе к последним страницам комикса, когда героиня наконец «просыпается» от про-революционных заблуждений, конфликт человека и Государства превращается в полноценную интригу, и теперь нам предлагается, затаив дыхание, гадать, сможет ли Соня спрятаться от враждебной среды, обмануть её, сбежать из неё.
Финал истории выглядит именно как победа над Государством, даже если на деле он таковым нисколько не является. Мы выдыхаем вместе с героиней-автором и верим, что вот теперь всё будет хорошо.
На фоне всего это события личной жизни Сони – рождение сестрёнки, попытки матери организовать побег, получение ей виз и отъезд в США с отчимом героини и младшей дочерью, решение Сони добыть для семьи деньги ночью со «старым другом» отчима, свадьба Сони, знакомство с новой подругой и нищая полубогемная жизнь с известием о смерти Кеннеди в телевизоре выглядят не индивидуально-важными, ключевыми страницами личной истории, а заметками, сносками на полях книги Истории. В заявленной истории Сони сама она отодвигается на задний план. Основное здесь – человек и Государство, а всё прочее – отблески главного конфликта в моментах жизни.
«Куба…» - история вражды, рассказывающая сперва о становлении и сущности врага, а потом о (маленькой, личной, не без жертв) победы над ним. Читателей сильными, очевидными ударами погружают в уродства революционного режима, используя жизнь главной героини как экран для их демонстрации. И это использование оставляет во рту нехороший привкус: реальностью собственных страданий автор как будто не рассказывает большую Историю, а прокрывает её от любых потенциальных нападок. Широта мазка и яркость образов лишает рассказ искренности, побуждая сомневаться в том, в чём сомневаться едва ли не преступно.
И да, национальность читающего тут не может не иметь значения. Эта история в том числе про холодную войну, про «русских» и «американцев». Про русских «специалистов», шикующих в голодной Кубе, про США как главного идеологического врага и одновременно – главную надежду, главный оплот Свободы. Про определённую идеологическую парадигму, абстрагироваться от которой жителю бывшего СССР едва ли не невозможно.
Хорошие американцы. Плохие русские.
Да, этот комикс предназначен прежде всего для жителей США. Для тех, для кого эта простая истина и так уже непреложна, для тех, кто с лёгкостью поверит в бедный подчинённый коммунистами народ. Это не открытие, не «шокирующее срывание покровов» – это иллюстрация-напоминание.
Для нас, впрочем, это тоже напоминание.
Просто… о другом.
